Его экспрессивные гравюры и иллюстрации к произведениям классиков по-своему удивительны, отличаются уникальным авторским почерком и безукоризненным вкусом. О вдохновении, о любви, о семье, о друзьях народного художника Беларуси, который был первым, кто начал рисовать рыцарскую Беларусь, — в материале агентства «Минск-Новости».
Будущий народный художник Беларуси в юности неплохо рисовал, но не грезил искусством. В столичное художественное училище поступил лишь со второй попытки и не сразу понял, в чем его призвание.
Белорусский график с детства дружил со спортом. Занимался боксом, тяжелой атлетикой, полюбил акробатику, участвовал в республиканских и всесоюзных соревнованиях и мечтал о цирке. Увлечение нашло отражение в работах мастера и помогло познакомиться с девушкой, которая стала его музой.
Творческие гены передались детям по наследству. Младший сын Арлена Михайловича — Федор (Тодар) ярко заявил о себе в живописи. Но в итоге отдал предпочтение музыке, реставрирует аутентичные инструменты, создает собственные проекты. Старший — художник-нонконформист Игорь выбрал свой путь в искусстве и живет то в Берлине, то в Минске, разбирая архивы отца.
— Игорь, родители вашего папы и он сам — коренные минчане. Это сказывалось на его творчестве?
— Безусловно. Его друг Олег Целков, живущий в Париже и учившийся вместе с ним в институте, свой каталог, подаренный в 1980-х, подписал так: «Арлену, вечному минчанину, от перекати-поля». Отец был человеком кабинетного типа, интровертом.
— Однако он серьезно увлекался спортом, что ставит под сомнение его интровертность.
— Да. Это, скорее всего, артистическая сторона его натуры. Он хотел выступать в цирке, где нужна акробатика.
— Арлен Михайлович рассказал в автобиографии, что после школы не знал, чем заниматься, и пошел учиться в индустриально-строительный техникум, который бросил. Выходит, поначалу не очень хотел быть художником?
— Как сказать… Он из семьи служащих, которые не имели отношения к искусству. Но моя бабушка, его мама, делала куклы, шила. В художественное училище ему помог поступить отчим. Однако уверен: тот, кто родился художником, все равно рано или поздно им станет и возраст здесь неважен. В Берлине я рисовал с пожилыми людьми и открыл много талантов после 90 лет. Одна дама начала в 96 и признавалась, мол, не думала, что это так увлекательно. Причем прожила до 101 года, писала интересные картины, выставлялась. Каждый из нас в глубине души художник, только у одного это проявляется, а у другого нет.
Знакомство в стойке на руках
— Ваш папа умел играть на баяне и гитаре, был артистичной натурой.
— Гитара присутствовала всегда. Городская культура его интересовала. Он меломан, собирал пластинки, слушал совершенно разную музыку — от классики до современного рэпа. Утренняя гимнастика у него проходила под Баха или Вивальди.
— А в комплекс входили акробатические элементы вроде стойки на руках?
— Да, и на голове тоже. И меня им научил. Отец был продвинутым акробатом и при знакомстве с моей мамой продемонстрировал это удачно. Она посещала вечерние курсы в художественном училище. Как-то вечером сидела одна, рисовала гипсовый слепок. Вдруг тихонько открылась дверь, и кто-то неслышно подошел к ней сзади на руках. Увидев эту картину, мама очень удивилась, но не испугалась. Судя по всему, такой неординарный ход произвел на нее впечатление.
— Людмила Александровна заканчивала иняз?
— Да. Она бобруйчанка, у нее тоже имелись артистические склонности. Играла на пианино, интересовалась искусством, знала художников, собирала репродукции картин, которые чаще всего вырезались из журналов. В юности скрупулезно, аккуратным почерком записывала высказывания художников, музыкантов в блокнотик. Я недавно, работая над семейным архивом, его нашел.
Мама — человек волевой и сильный, в семье всегда доминировала. А папа по характеру мягкий, говорил о себе, мол, я такой застенчивый, трудно контакт находить с людьми. Они друг друга уравновешивали. При этом оба были на редкость педантичны, и если кто-то из наших гостей опаздывал на три минуты, ему могли даже не открыть дверь.
— Родители поженились, когда отец учился в БГТХИ?
— Да, по-моему, в июле 1955-го. Я родился в 1957-м. Помню, как он иллюстрировал книгу поэм Янки Купалы, у него тогда своей мастерской не было. Мы жили в старом барачном доме с печным отоплением на улице Чкалова, сейчас там находится Дворец культуры железнодорожников. Тогда о папе сделали первый документальный фильм как о молодом и талантливом художнике. В одном из эпизодов он режет гравюру, а я, пацан лет пяти, подхожу и внимательно за этим наблюдаю. Работа ему всегда попадалась интересная и увлекательная. Он редко как художник занимался халтурой ради заработка. Его творчество было с полной отдачей.
Страна фьордов и ангел-хранитель
— Почему Арлен Михайлович в качестве дипломной работы иллюстрировал роман мало кому известного у нас исландского писателя Халлдора Лакснесса «Атомная станция»?
— Может, ему посоветовали или сам выбрал, но тема интересная. Лакснесс — лауреат Нобелевской премии. Моих родителей пригласили погостить в Исландию, возможно, благодаря тому, что писатель придерживался левых убеждений, симпатизировал Советскому Союзу и увидел иллюстрации к своему произведению. Сам он был в преклонном возрасте и жил в доме престарелых. Однако мама и папа встретились с его женой и тепло пообщались. Страна фьордов с ее фантастическими пейзажами, свободолюбивыми и работящими людьми их поразила. Они всю жизнь вспоминали, что попали словно на другую планету, где природа показывает всю красоту и мощь, а человек знает свое скромное место. Повзрослев, я проштудировал все романы Лакснесса, есть блестящие переводы на русский и белорусский языки.
— Окончив в 1959-м театрально-художественный институт, ваш отец 10 лет преподавал там графику. Он жалел о потерянном для творчества времени?
— Папа мог бы уйти в любой момент. Хотя за 10 лет такое занятие, как преподавание, настоящего художника может немного утомить или разочаровать.
— Вашу маму он считал своим ангелом-хранителем?
— Да. Ее доминирование принимал как должное. Она часто ему позировала, есть много ее портретов, в том числе маслом, натурных зарисовок. Любовь к ней отец пронес до гробовой доски. Она всю жизнь трудилась на одном месте, преподавала немецкий язык в БГТХИ.
— На недавней выставке в Национальной библиотеке, посвященной 90-летию со дня рождения Владимира Короткевича, видел замечательные иллюстрации Арлена Кашкуревича к «Дикой охоте короля Стаха». Они дружили с Короткевичем?
— У них одно время была закадычная дружба. Товарищеские отношения поддерживал с Алесем Адамовичем, Янкой Брылем, другими белорусскими классиками. Мы часто отдыхали в Доме творчества «Королевищи», там и встречались. Что касается друзей, отец придумал игру: делал для них и близких знакомых новогодние открытки с латинскими афоризмами и новым сюжетом, обязательно включавшим Пьеро (с ним он себя отождествлял), манипулирующего сердцем как символом любви. Вырезал гравюру, печатал ограниченным тиражом и рассылал по почте в качестве поздравления с праздником. Так было каждый год на протяжении почти всей его творческой биографии.
Русова и «Воскрешение Казимира»
— В 1990 году вас и ваших родителей пригласили в Западный Берлин, где организовали большую выставку работ семьи Кашкуревич. После этого остались в Германии?
— Нет, позже. И я не остался, у меня паспорт белорусский и разрешение на постоянное жительство в Германии. Просто на каком-то этапе судьба свела меня со Штефани, она из Западного Берлина. Мы поженились в 1998-м, нашему сыну Фридриху Теодору Арлену почти 21 год. До коронавируса я жил там, но в Минск приезжал несколько раз в год на пару недель. Здесь наследие моих родителей, оно обширно, и им надо заниматься.
— Вам удалось реализоваться там как художнику?
— Да. Я сменил пять мастерских, окреп интеллектуально. К 40 годам становление личности завершается, по времени это совпало. Мои картины выставлялись и хранятся в некоторых галереях и частных коллекциях, скульптуры из камня украшают город Франкенберг, скульптурный объект «Рождение вселенной» стоит в берлинском Центре экологии.
Я занимался там и попутными работами, касавшимися искусства. Например, преподавал живопись около 18 лет в одном частном доме для престарелых людей, которые не могли двигаться. Это большой опыт. Узнал много судеб, овладел немецким языком. Правда, «Фауста» в оригинале не читал (смеется).
— Ваша бурная молодость — это нонконформизм, авангардное искусство, знаменитая галерея «Шестая линия», перформансы совместно с легендарной художницей Людмилой Русовой, в том числе нашумевший проект «Воскрешение Казимира». Ваша вторая жена ведь тоже была интереснейшей личностью?
— Конечно. Мы с Людмилой познакомились прямо в коридоре БГТХИ, она училась на отделении монументальной скульптуры и была фигурой неуемной, экспрессивной, очень чувственной. Такой сгусток возбужденных нервов. Русова ввела меня в мир андеграунда, потом мы с ней поселились в частном доме за городом, в Ефимово, где устраивали пикники, своего рода пленэры, где собирались художники, поэты, люди искусства. Я там создавал сад скульптур с использованием старой колхозной техники с чертами конструктивизма, серьезно работал с камнем.
«Воскрешение Казимира» было посвящено Малевичу. С Русовой у нас скорее был творческий союз, семья не стояла первым номером в программе. После 18 лет плотного общения мы решили разойтись. Люда почувствовала бóльшую свободу, независимость, сделала массу интересных самостоятельных проектов. Но я горжусь временем, которое с ней прожил, многое в себе смог увидеть благодаря такой сильной личности.
Рукописи все-таки горят
— У вас с братом Тодаром около 6 лет разницы?
— Да, я родился в 1957-м, он — в 1963 году.
— Он тоже оканчивал БГТХИ, писал интересные сюрреалистические картины. Сейчас больше занимается музыкой?
— Тодар живет в Ракове в собственном доме. В свое время заинтересовался этнической музыкой, воссоздает инструменты, в частности дуды, по музейному образцу. Сам на них играет, увлекся джазом. У него есть несколько готовых проектов, два диска, один из них с музыкантами из Литвы. Брат весь в творчестве. Мы с ним разные, нередко спорим, однако я назвал своего сына в честь него и отца.
— В ноябре в Национальном центре современных искусств прошла выставка «Рукописи горят», где экспонировались и работы вашей дочери Агнии и первой супруги Елены Шидловской. Имя этой самобытной художницы и поэтессы помнят немногие…
— К сожалению, она рано ушла из жизни. Лена была в нашей среде молодых художников своего рода символом свободы и раскованности, некоторой отстраненности от бытовых тем, бабочкой, порхающей над серой действительностью. Могла жить то в общежитии, то в мастерской, то на квартире, ничуть этим не тяготилась.
Признавалась: если бы попала в компанию хиппи, чувствовала бы себя комфортно. Мы познакомились во время учебы в художественном училище и поженились, когда нам было по 20 лет, а наша Агнеша уже готовилась появиться на свет. Жили вместе сравнительно недолго, но это было яркое время, и я благодарен судьбе за него.
— Мама родилась в Смиловичах, училась и жила в Минске, а потом вернулась домой, — вступает в разговор Агния Кашкуревич. — Работала художником-оформителем, преподавала рисование и белорусский язык в сельских школах, проводила экскурсии, активно участвовала в организации музея в деревне Дукора Пуховичского района.
Она начитанный и интересный человек, к 16 годам проглотила серию ЖЗЛ и всего Достоевского из дедушкиной библиотеки. Умела создать творческую атмосферу вокруг себя. Сохранилось не так уж много ее живописных картин, по-своему интересных и необычных. Как и стихов, которые при жизни не публиковались.
Мама вдохнула в меня понимание красоты. Я тоже пробовала рисовать, училась на дизайнера. На этой выставке были представлены семь моих работ. Но основное увлечение — это художественная фотография. У меня есть две серии, посвященные Лошице, планирую сделать презентацию, возможно, и набор открыток. Однако графику не забываю. Это все, скажем так, поиски гармонии.
